– Как же с ними бороться?

Монах улыбается, а потом пытается подоходчивее донести свою мысль:

– Чтобы напугать чудовищ, надо показать им зеркало.

Рене согласен, что метафора сильная. Фирун уточняет:

– Во мне нет ненависти к ним. Благодаря им я лучше узнаю себя самого и на что способен мой дух. И потом, благодаря происшедшему я встретил тебя. Раньше реинкарнация была для меня смутным понятием, а теперь я знаю, что следом за мной придешь ты.

– Но вы рискуете умереть!

Фирун снова находит формулу, исчерпывающе выражающую его ощущения:

– Конец для гусеницы – начало для бабочки.

Обожаю метафоры этого монаха! Жаль, что он не написал книгу, в которой эти две фразы горели бы огнем. Если его забудут, если я не сумею обессмертить его мысль, это будет значить, что он старался зря. В любом случае гусеница – он, бабочка – я. Мой долг – взлететь.

Он не знает, как объяснить это себе прошлому. Конец разговору кладет сам Фирун.

– Хорошего окончания пытки, Рене, – говорит монах, это звучит как «хорошего окончания вечера».

– И вам хорошего окончания пытки, Фирун. Спасибо, что помогли.

Рене Толедано ждет, уставившись на пламя принесенной монахом свечи. Снаружи бушует нескончаемая гроза. Дождавшись, пока уймется очередной приступ небесного громыхания, он откатывает валун, загораживающий выход из грота.

Перед ним совсем другой пейзаж – пылающий лес. Деревья горят, как факелы, от некоторых уже осталась одна зола.

Максимилиану Шобу мало было удалить сорняки с дорожек. Он безжалостно принялся за самые крупные мои деревья, за лучшие мои воспоминания.

Рене Толедано выходит в коридор со 111 дверями и подходит к 112-й. Перешагнув через порог бессознательного, он видит лестницу. Он закрывает глаза и медленно поднимается по ступенькам.

10-я, 9-я, 8-я… Он приблизился к поверхности, но не смеет открыть глаза.

7-я, 6-я, 5-я ступенька.

Ничего не слышу, наверное, путь свободен.

3-я, 2-я, 1-я.

Он восстанавливает контакт с настоящим. В этом участвует его осязание, но не зрение.

Он чувствует, как его отвязывают, как кладут на носилки. Потом он чувствует под собой койку.

Хватит на сегодня сильных ощущений. Наверное, доктор Шоб рассудил: «Сомневаешься – перезагрузи».

Не открывая глаз, он проваливается в сон.

54.

«Мнемозина». Damnatio memoriae

Понятие damnatio memoriae, восходящее к Древнему Риму, означает «проклятие памяти», попросту приговор к посмертному забвению как кара за измену.

Это считалось наихудшим, что может случиться с человеком, так как продолжалось и после его смерти. Это была прямая противоположность consecration, освящению – превращению человека в святого и вечному спасению от забвения.

Угрозой damnatio memoriae римляне предостерегали своих императоров от совершения низостей. Некоторых из них считали заслуживающими такой кары.

Среди осужденных на damnatio memoriae можно назвать Марка Антония (союзника Цезаря и возлюбленного Клеопатры, выступившего против первого императора Октавиана Августа), Калигулу, Нерона и Коммода (трое последних обезумели и заделались жестокими садистами) и некоего Гету (о нем известно совсем мало, только что с ним расправился родной брат Каракалла, чтобы править самому).

Статуи приговоренных к damnatio memoriae разбивали, их имена вымарывали из надписей, монеты с их изображением переплавляли и запрещали к обращению, нарушителей запрета произносить их имя приговаривали к смертной казни.

Об их существовании нам известно из документов, сохранившихся вопреки запретам в отдаленных провинциях, куда не успевали дойти указы о придании забвению.

До римлян подобная кара была в ходу у египтян: так был приговорен к забвению фараон Эхнатон, считавшийся еретиком из-за его желания реформировать и модернизировать страну и свергнутый в результате заговора жрецов.

Особенно неутомим в деле стирания памяти был фараон Рамсес II, вычеркнувший из истории нескольких нелюбимых предшественников. Он уничтожил все картуши с упоминаниями фараонов от Аменхотепа III до Хоремхеба (следы их существования удалось обнаружить опять-таки благодаря текстам, сохранившимся в отдаленных провинциях).

У греков такому же проклятию был подвергнут Герострат, сжегший храм Артемиды. Ирония истории: он сделал это, чтобы прославиться…

Нацисты обрекли на забвение священника Алоиза Гримма, иезуита, выступавшего против Гитлера. Сталин прибегал к тем же приемам, чтобы предать забвению всех известных старых революционеров, в особенности соратников Ленина (начиная с Льва Троцкого, создателя Красной армии). Их систематически вырезали из фотографий, под запретом было даже произнесение их имен.

Однако всех превзошел размахом борьбы с памятью о людях камбоджийский коммунистический диктатор Пол Пот в 1975–1979 годах: при нем убивали всех членов семьи проклятого, его друзей и соседей – всех, кто мог бы свидетельствовать о его существовании. Так были убиты и официально забыты 1,7 миллиона человек, то есть 20 % всего населения Камбоджи того времени.

55.

Очнувшись, он не понимает, где находится и кто он.

Напротив него сидит и улыбается некто в белом халате. Скорее симпатичный.

– Вам лучше?

Рене приподнимается на локте, в голове у него туман. У наблюдающего за ним маленького человечка свисает на лоб длинная белая прядь.

Я его знаю, но откуда? Меня-то самого как зовут?

Проклятие! Кто я? Мое имя! Я должен вспомнить мое собственное имя.

Оно начинается на «Р». Ромуальд? Нет, оно короче. Рауль? Как марка автомобиля, только не Рено, а… Нашел, Рене!

Рене… что там дальше? Сейчас-сейчас…

А этот милейший субъект, кто он? Я его знаю, определенно знаю. Наверняка он мой приятель. Или, судя по белому халату, врач. Если он меня лечит, то от чего?

– Полагаю, ваше состояние улучшилось. Такое впечатление, что в этой новой палате со звукоизоляцией вам гораздо лучше.

Он полагает?

Рене осматривает обитые белым поролоном стены. Память мигом возвращается.

Я в психиатрической лечебнице. Это доктор Шоб. Максимилиан Шоб. Тот, кто создает «ложные воспоминания».

Он что-то натворил с моими мозгами, чтобы подавить мой дух. Поджег деревья-нейроны в лесу моего сознания. Пни и пепел – вот что осталось от сожженного леса моей мысли.

Я прятался в гроте. С камбоджийцем. Который возненавидел Рембо.